27 февраля 1825 - В Санкт-Петербурге отдельным изданием вышла первая глава романа Александра Сергеевича Пушкина "Евгений Онегин". Тираж издания составлял 1500 экземпляров.

Роман является уникальным, ведь ранее в мировой литературе не существовало ни одного романа в стихах. Роман стал энциклопедией русской жизни 20-х годов позапрошлого века, так как широта охвата романа показывает читателям всю действительность русской жизни, а также многосюжетность и описание разных эпох.

#Кагальницкая_библиотека #Литературный_календарь

И жить торопится и чувствовать спешит.

Кн. Вяземский.

«Мой дядя самых честных правил,

Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог.
Его пример другим наука;
Но, боже мой, какая скука
С больным сидеть и день и ночь,
Не отходя ни шагу прочь!
Какое низкое коварство
Полуживого забавлять,
Ему подушки поправлять,
Печально подносить лекарство,
Вздыхать и думать про себя:
Когда же чёрт возьмет тебя!»

II.

Так думал молодой повеса,
Летя в пыли на почтовых,
Всевышней волею Зевеса
Наследник всех своих родных.
Друзья Людмилы и Руслана!
С героем моего романа
Без предисловий, сей же час
Позвольте познакомить вас:
Онегин, добрый мой приятель,
Родился на брегах Невы,
Где, может быть, родились вы
Или блистали, мой читатель;
Там некогда гулял и я:
Но вреден север для меня....

Пушкин начал писать «Евгения Онегина», не надеясь увидеть это произведение в печати. Роман был задуман как сатирическое изображение современного общества, и поэт имел все основания полагать, что цензура не пропустит подобного сочинения.
Он сообщал Вяземскому (из Одессы 4 ноября 1823 года): «… я теперь пишу не роман, а роман в стихах — дьявольская разница. В роде Дон-Жуана — о печати и думать нечего; пишу спустя рукава. Цензура наша так своенравна, что с нею невозможно и размерить круга своего действия — лучше об ней не думать — а если брать, так брать, не то, что и когтей марать»
Современники рассказывали, что «Пушкин пишет Евгения Онегина обычно с раннего утра, не вставая с постели. Приятели часто застают его то задумчивого, то помирающего со смеху над строфою своего романа»
Первые главы «Евгения Онегина» писались довольно быстро, но общая работа над романом заняла у Пушкина почти восемь лет, восемь лет лучшей поры его творчества.
Современные Пушкину книгопродавцы, по-видимому, догадались чутьем, что это за «роман в стихах», который задумал издавать поэт. Еще в начале апреля 1824 года Пушкин писал П. А. Вяземскому: «Сленин предлагает мне за Онегина сколько я хочу. Какова Русь, да она в самом деле в Европе — а я думал, что это ошибка географов»
Но, несмотря на выгодные предложения, поэт решил издавать «Онегина» сам, на свой страх и риск.
Впрочем, самая надежда, что «Евгений Онегин» пройдет цензуру, зародилась у автора лишь в связи с переменой в министерстве народного просвещения: в 1824 году вместо
«душителя просвещения», ханжи и мистика князя А. М. Голицына, на его пост был назначен адмирал А. С. Шишков, писатель, глава «архаистов».
Пушкин писал брату 13 июня 1824 года из Одессы: «С переменой министерства, ожидаю и перемены цензуры… Ожидаю добра для литературы вообще и посылаю ему [Шишкову] лобзание не яко Иуда-Арзамасец, но яко Разбойник-Романтик. Попытаюсь толкнуться ко врагам цензуры с первой главой или песнью Онегина. Авось пролезем»
«Пролезть» кое-как удалось, причем Пушкин был убежден, что он лично обязан только Шишкову, и стал хорошо отзываться о нем, пока не убедился, что новый министр просвещения оказался горше старого, и при нем цензурный гнет усилился еще более.
Рукопись первой главы «Онегина» из Михайловского в Петербург повез брат Пушкина Лев Сергеевич. Однако все хлопоты по изданию поэт возложил не на него. Левушка уже вышел из доверия. Так хлопоты в цензуре, привезти-отвезти рукопись, — это может и Левушка. Но все материальные дела, все заботы о печати, о продаже книг — все это Пушкин поручает теперь своему доброму знакомцу Петру Александровичу Плетневу. Начиная с этой книги, он — главный издатель Пушкина.
Здесь уместно сказать, почему Пушкин, выбрав издателем своим П. А. Плетнева, одновременно отказывался от дружеских услуг П. А. Вяземского, который только что помог поэту издать «Бахчисарайский фонтан» и не прочь был помогать ему и далее.
Пушкин считал себя бесконечно обязанным Вяземскому, но дальше пользоваться его помощью не хотел и не мог. Поэт великолепно понимал, что заниматься делами высланного и поднадзорного человека для Вяземского — дело, могущее иметь неприятные последствия. Положение Плетнева было проще. Его участие в делах Пушкина, в конце концов, можно объяснить коммерческой заинтересованностью (хотя у Плетнева таковой и не было). Ну, а чем объяснишь участие в делах опального поэта богатого аристократа Вяземского?

И Пушкин пишет ему: «Брат увез Онегина в П.[етер]Б.[ург] и там его напечатает. Не сердись, милый; чувствую, что в тебе теряю вернейшего попечителя, но в нынешние обстоятельства, всякой другой мой издатель невольно привлечет на себя внимание и неудовольствия»

Пушкин, как говорится, точно «в воду глядел».

Едва Плетнев успел выпустить первую главу «Онегина» и приступить к хлопотам по изданию следующей книги Пушкина, как начальник Главного штаба И. И. Дибич 9 апреля 1826 года секретно запросил петербургского военного генерал-губернатора П. В. Голенищева-Кутузова о том, каковы «взаимоотношения сочинителя Пушкина и комиссионера его, надворного советника Плетнева». На этом запросе рукой Голенищева-Кутузова имеется помета: «Запискою объяснено, что Плетнев знает Пушкина как литератора, смотрит за печатанием его сочинений и вырученные за продажу оных деньги пересылает к нему по просьбе и препоручению Жуковского. Поведения примерного, жизни тихой и уединенной; характера скромного и даже более, робкого»

Несмотря на этот благоприятный отзыв, через несколько дней, 23 апреля последовало второе секретное письмо Дибича к генерал-губернатору: «По докладу моему отношения вашего превосходительства, что надворный советник Плетнев особых связей с Пушкиным не имеет, а знаком с ним только как литератор, государю императору угодно было повелеть мне, за всем тем, покорнейше просить вас, милостивый государь, усугубить всевозможное старание узнать достоверно, по каким точно связям знаком Плетнев с Пушкиным и берет на себя ходатайство по сочинениям его, а чтоб ваше превосходительство изволили приказать иметь за ним ближайший надзор».

Последовало распоряжение генерал-губернатора следующего содержания: «Через дежурного штаб-офицера объявлено господину генерал-майору Арсеньеву иметь за г. Плетневым секретное и неослабное наблюдение».

Дело принимало отнюдь не шуточный оборот. Известно, что Плетнева и лично вызывали «куда следует».

По крайней мере, 14 апреля 1826 года, в дни, близкие к датам цитируемых выше запросов Дибича, Плетнев писал Пушкину:

«Не удивляйся, душа моя, что я целый месяц не писал к тебе. Этот месяц был для меня черным не только в году, но и во всей жизни. С роду не бывал я болен и не пробовал, каковы на свете лекарства; а теперь беспрестанно их глотаю через час по две ложки»

По-видимому, все дело кончилось лишь испугом Плетнева и отдачей его «под наблюдение», так как далее он в том же письме сообщает Пушкину: «Это, однако ж не помешало мне, хоть с разными изворотами, исполнить все твои комиссии...»

Мудрость Пушкина подтвердилась. Для Плетнева его тесная деловая связь с опальным поэтом вызвала всего лишь сравнительно мелкие неприятности. Но для князя Вяземского все могло обернуться значительно хуже.

Так как все эти события происходили уже после напечатания первой главы «Евгения Онегина», то вернемся к подробностям ее издания.

Лев Пушкин повез рукопись первой главы из Михайловского в Петербург 3 или 5 ноября 1824 года. По этому поводу поэт пишет вышеприведенное письмо П. А. Вяземскому и предваряет о том же П. А. Плетнева. Письма об этом к Плетневу не сохранилось, но вот его черновик, написанный предположительно в последних числах октября:

«Ты издал дядю моего:
Творец Опасного соседа
Достоин очень был того,
Хотя покойная Беседа
И не жалела [?] лик его...
Теперь издай [меня], приятель,
[Плоды] пустых моих трудов,
Но ради Феба, мой Плетнев,
Когда ты будешь свой издатель?

Беспечно и радостно полагаюсь на тебя в отношении моего Онегина! — Созови мой Ареопаг, ты, Ж.[уковский], Гнед.[ич] и Дельвиг — от вас ожидаю суда и с покорн[остью] при[му] его решение. Жаль, что нет между ва[ми] Баратынского], говорят он пишет».

Из письма ясно видно, что Пушкин не жалеет комплиментов и самому Плетневу, и друзьям. Он высоко ценит их внимание и услуги, оказанные ему, сосланному поэту. С какой радостью Пушкин взялся бы сам за издание своих книг, но он находился далеко от столицы.

Поэт, как только может, заботится об издании. Примерно 1—10 ноября он посылает письмо брату: «Брат, вот тебе картинка для Онегина — найди искусный и быстрый карандаш. Если и будет другая, так чтоб все в том же местоположении. Та же сцена, слышишь ли? Это мне нужно непременно».

Пушкин предлагает собственноручный рисунок-схему желательной для него иллюстрации. Но она не появляется в издании первой главы, как этого хотел автор. Из описания следующей книги Пушкина («Стихотворения» 1826 года) будет видно, что Плетнев не очень любит иллюстрации и не видит рисовальщика, достойного Пушкина. Картинка эта появится позже в «Невском альманахе» на 1828 год, рисованная совсем «неискусным» карандашом А. Нотбека и гравированная Е. Гейтманом.

Пушкин признает, что прав был Плетнев, и картинка ему самому не понравится. Он даже напишет на нее шуточную эпиграмму:

Вот перешедши мост Кокушкин,
Опершись… о гранит,
Сам Александр Сергеич Пушкин
С мосье Онегиным стоит.

Не удостоивая взглядом
Твердыню власти роковой,
Он к крепости стал гордо задом:
Не плюй в колодезь, милый мой!

Однако с изданием первой главы Пушкин и сам торопится тоже. Ему уже не до иллюстраций. В середине декабря 1824 года он взывает к брату: «Христом и богом прошу скорее вытащить Онегина из-под цензуры — слава, [.....] ее [.....] — деньги нужны. Долго не торгуйся за стихи — режь, рви, кромсай хоть все 54 строфы его. Денег ради бога, денег!».

Вопль этот становится понятным, если вспомнить, что с высылкой в деревню Пушкин лишился даже того грошового жалования, которое ему платили как чиновнику на юге.

Плетнев торопит издание. Книжка проходит цензуру 29 декабря и около 15 февраля 1825 года появляется в продаже.

3 марта, вскоре после выхода первой главы, П. А. Плетнев пишет Пушкину:

«Нынешнее письмо будет рапортом, душа моя, об Онегине. Я еще не извещал тебя подробно о нем.

Напечатано 2 400 экземпляров. Условие заключил я со Слениным, чтоб он сам продавал и от себя отдавал, кому хочет, на комиссию, кроме него, ни с кем счетов иметь не буду. За это он берет по 10 процентов, т. е. нам платит за книжку 4 р. 50 к., продавал сам по 5 руб. За все экземпляры, которых у него не будет в лавке, он платит деньги сполна к каждому 1 числу месяца для отсылки к тебе или как ты мне скажешь.

1-го марта, т. е. через две недели по поступлении Онегина в печать (т. е. в продажу), я уже не нашел у него в лавке 7 000 экземпляров, следовательно, он продал, за вычетом процентов своих, на 3 150 рублей.

Из этой суммы я отдал:

1) За бумагу(белую и обертошную)                                                       397 руб.

2) За набор и печатание                                                                         220 руб.

3) За переплет                                                                                        123 руб.

4) За пересылку экземпляров тебе, Дельвигу, отцу и дяде (твоим)   5 руб.

Итого                                                                                                       745 руб.

Из оставшейся 2 405 р. суммы Сленин вычел 500 руб., которые я взял у него для отсылки к тебе еще прежде, нежели Онегин отпечатался»

Письмо это подробно рассказывает о всех перипетиях издания. Мы узнаем из него и сумму, израсходованную на печать и бумагу, и сумму аванса Пушкина, и тираж книги. Этот тираж в 2 400 экземпляров — для своего времени был весьма значительным. Хотя Пушкин и верил в успех своего «Онегина», и распродажа семисот экземпляров в первые же две недели как будто и подтверждала эти надежды, но дальнейшее распространение книги застопорилось: за март продано было всего 235 экземпляров, а за последующие 4 месяца — только 161 экземпляр.

Одной из причин задержки являлось то обстоятельство, что книгопродавческая скидка в 10 процентов оказалась недостаточной. Сленину еще было выгодно продавать книгу у себя в лавке, но что же он мог предложить от себя другим комиссионерам?

Плетнев решил увеличить книгопродавческую скидку до 20 процентов, а вскоре предлагал скупить весь остаток издания и по более дешевой цене, но уже безуспешно.

«Никак не соглашаются, — писал Плетнев Пушкину 29 августа 1825 года, — они думают, что эта книга уже остановилась, а забывают, как ее расхватят, когда ты напечатаешь еще песнь или две. Мы им тогда посмеемся дуракам. Признаюсь, я рад этому. Полно их тешить нам своими деньгами».

Оптимистические расчеты Плетнева оправдались неполностью. Действительно, с выходом второй и последующих глав романа первая глава стала расходиться лучше, но отнюдь не столь быстро, как это ожидалось.

Круг читателей того времени был ограничен, и тираж в один «завод», то есть 1 200 экземпляров, мог считаться тиражом, которого вполне хватало. Двух «заводов» уже было много.

К тому же крайне высокая цена за каждую отдельную главу — пять рублей — несомненно играла роль в деле распространения книги.

Плетнев всячески торопил поэта с выпуском последующих глав романа и даже предлагал издать его целиком, зная, что многое у Пушкина уже готово.

Но Пушкин не спешил. План романа часто изменялся, а задуманный конец его, как мы увидим далее, требовал сложного и неторопливого решения.

Первая глава «романа в стихах» в 1825 году рассматривалась всеми как крупнейшее событие в литературе. «Северная пчела» одну из своих статей об «Онегине» начинала словами:

«Читали ли вы Онегина? Каков вам кажется Онегин? Что вы скажете об Онегине? — вот вопросы, повторяемые беспрестанно в кругу литераторов и русских читателей».

Имя Пушкина было у всех на устах. Сам же обладатель этого громкого имени сидел в деревне и писал брату почти накануне выхода из печати первой главы «Онегина»: «Мне дьявольски не нравятся п[етербургск]ие толки о моем побеге. Зачем мне бежать? Здесь так хорошо! Когда ты будешь у меня, то станем трактовать о банкире, о переписке, о месте пребывания Чедаева. Вот пункты, о которых можешь уже осведомиться»

Выделенные слова — это шифр, обозначающий условные понятия о порядке переписки и перевода денег за границу на случай побега Пушкина.

Местом пребывания Чаадаева была в то время Швейцария. К Чаадаеву-то и собирался бежать автор «Евгения Онегина».

Зашифровано письмо с нарочитым выделением слов «Зачем мне бежать? Здесь так хорошо», — на случай почти несомненного перехвата письма полицией.

Как мы уже знаем, предполагаемый побег поэта не осуществился. Но, держа сейчас перед собой маленькую изящную книжечку первой главы «Евгения Онегина» издания 1825 года, нельзя не вспомнить и об этой подробности биографии ее автора. Дни жизни Пушкина в это время были невеселыми днями.